Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]
Мари поломке не противилась. Согласилась, что ее сотрясает ужас, что на лбу проступают крупные капли пота, что позвоночник сверху донизу пронизывает боль, что рот наполняется отвратным вином. Она чувствовала себя испорченным гирокомпасом, стрелка которого металась то в одну сторону, то в другую, путалась, дрожала и жалобно хныкала. Краска схлынула с ее лица, как потухает свет в выключенной электрической лампочке, а на стеклянных щеках погасшего резервуара проступают обесцвеченные нити и волоски накала…
Джозеф был здесь, в номере, он давно уже вошел, но как — Мари даже не слышала. Он был здесь, в номере, но разницы никакой это не внесло, его приход ничего не изменил. Джозеф готовился ко сну и расхаживал по номеру, не говоря ни слова, и Мари тоже не говорила ни слова, а только рухнула в постель, пока он перемещался в наполненном табачным дымом пространстве и однажды заговорил с ней, но она его не услышала.
Мари следила за временем. Каждые пять минут взглядывала на часы, часы содрогались, и содрогалось время, а пять пальцев превращались в пятнадцать — колыхаясь и вновь преобразуясь в пять. Дрожь не утихала. Мари попросила воды. Она не находила себе места в постели. За окном дул ветер, скособочивая фонари и расплескивая брызги иллюминации; они исподтишка наносили зданиям боковые удары — и тогда окна загорались, будто широко распахнутые глаза, которые тут же закрывались, если свет устремлялся в другом направлении. На нижнем этаже гостиницы после ужина стояла тишина, в их безмолвный номер не проникали никакие звуки.
Джозеф подал Мари стакан воды.
— У меня бледное лицо, Джозеф, — сказала Мари, зарывшись в складки одеяла.
— Нормальное, — ответил он.
— Нет, не нормальное. Я плохо себя чувствую. И мне страшно.
— Бояться нечего.
— Я хочу поехать в Штаты поездом.
— Поезд идет из Леона, а здесь железной дороги нет, — ответил Джозеф, закуривая очередную сигарету.
— Давай поедем туда на машине.
— Возьмем здесь такси со здешним водителем, а свою машину бросим?
— Да. Я хочу уехать.
— Утром ты совсем поправишься.
— Нет. Нет, не поправлюсь.
— Поправишься.
— Я знаю, что не поправлюсь. Я плохо себя чувствую.
— Переправка нашей машины обойдется не в одну сотню долларов, — заметил Джозеф.
— Не важно. У меня на счету лежит двести долларов. Я заплачу. Пожалуйста, давай поедем домой.
— Завтра выглянет солнышко — и тебе станет лучше. Это у тебя все оттого, что стемнело.
— Да, солнце зашло и ветер сильный, — прошептала Мари, закрывая глаза, повернув голову и прислушиваясь. — О, какой одинокий ветер. Мексика — непонятная страна. Сплошь то заросли, то пустыня или безлюдные пустыри. Там и сям небольшой городок, вроде этого, с редкими фонарями, которые можно погасить одним щелчком пальцев…
— Мексика — довольно большая страна, — возразил Джозеф.
— Разве здешним жителям не бывает одиноко?
— Они привыкли к такой жизни.
— Выходит, страха они не испытывают?
— У них есть вера.
— Как жаль, что у меня ее нет.
— Если ты примешь веру, то перестанешь думать, — сказал Джозеф. — Стоит слишком глубоко во что-то поверить, и места для свежих идей уже не останется.
— Сейчас, — еле слышно проговорила Мари, — мне больше всего именно этого и хотелось бы. Не надо мне места ни для каких свежих идей, хорошо бы просто перестать думать — и поверить во что-нибудь настолько сильно, чтобы некогда было бояться.
— А ты разве чего-то боишься?
— Если бы у меня была вера, — продолжала Мари, не слушая Джозефа, — у меня был бы рычаг, чтобы себя приподнять. Но сейчас у меня рычага нет — и я не знаю, как себя приподнять.
— О господи… — промычал Джозеф, усаживаясь на стул.
— Когда-то я была верующей.
— Баптисткой?
— Нет, тогда мне было лет двенадцать. Но это в прошлом. Хочу сказать о том, что было дальше.
— Ты мне никогда об этом не рассказывала.
— Ты должен был бы знать.
— Что еще за вера? Гипсовые статуи святых в ризнице? Или какой-нибудь особый святой, перед которым надо читать молитвы по четкам?
— Да.
— И он откликнулся на твои молитвы?
— На некоторые. А потом — нет, никогда. Больше ни разу. Уже годы прошли. Но я все еще молюсь.
— И что это за святой?
— Святой Иосиф.
— Святой Иосиф. — Джозеф встал и налил себе в стакан воды из графина. В тишине комнаты слышно было, как лилась одинокая струйка. — Мы с ним тезки.
— Совпадение, — проговорила Мари.
Оба минуту-другую смотрели друг на друга.
Джозеф отвел глаза.
— Гипсовые статуи святых, — пробормотал он, глотнув воды.
Спустя некоторое время Мари его окликнула:
— Джозеф?
— Да.
— Подойди ко мне и возьми меня за руку, ладно?
— Ох уж эти женщины, — со вздохом произнес Джозеф.
Он подошел и взял Мари за руку. Через минуту Мари высвободила руку и спрятала ее под одеяло. Рука Джозефа осталась пустой. Закрыв глаза, дрожащим голосом она проговорила:
— Ладно, забудь. Когда воображаешь, получается лучше, правда. Когда мысленно по моей воле ты держишь мою руку в своей.
— Бог ты мой, — сказал Джозеф и направился в ванную.
Мари выключила свет. В темноте видна была только узкая полоска света под дверью ванной. Мари прислушалась к сердцу. Оно билось упорно с частотой сто пятьдесят ударов в минуту, а ее костный мозг по-прежнему пронизывала мелкая жалобная дрожь, словно в полости каждой кости ее тела была заключена, как в бутылке, трупная муха, которая ныряла вверх-вниз, жужжала, билась и трепетала где-то глубоко, глубоко, глубоко. Взор Мари обратился вовнутрь себя: там притаилось ее сердце, разбивающее себя вдребезги о грудную клетку.
В ванной шумела вода. Мари слышала, как Джозеф чистит зубы.
— Джозеф!
— Да? — отозвался он из-за закрытой двери.
— Подойди сюда.
— Чего тебе?
— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Ну прошу тебя, прошу, пожалуйста.
— Что еще?
— Сначала открой дверь.
— Ну что там такое? — настойчиво переспросил Джозеф за закрытой дверью.
— Пообещай мне… — начала Мари и запнулась.
— Пообещать что? — после долгой паузы переспросил Джозеф.
— Пообещай… — повторила Мари и не смогла продолжить.
Она лежала на кровати. Джозеф не ответил. Мари слушала, как наручные часы и ее сердце бьются в унисон. На наружной стене гостиницы скрипел под напором ветра фонарь.
— Пообещай мне, если что-нибудь… случится… — Слова Мари, приглушенные и немощные, доносились до нее самой издалека, как если бы она разговаривала с Джозефом, стоя на вершине одного из холмов, окружавших город. — Если со мной что-нибудь случится, ты не похоронишь меня на этом ужасном подземном кладбище!
— Не говори глупостей, — сказал Джозеф за дверью.
— Ты мне обещаешь? — переспросила Мари с широко раскрытыми в темноте глазами.
— О таких глупостях незачем и говорить.
— Пообещай мне — пожалуйста!
— Утром ты встанешь как ни в чем не бывало.
— Пообещай, иначе я не усну. Усну, если только ты мне скажешь, что не дашь меня там похоронить. Я не хочу, чтобы меня там похоронили.
— Ну вот, приехали! — взорвался Джозеф.
— Пожалуйста! — повторила Мари.
— Да с какой стати я должен раздавать всякие нелепые обещания? — раздраженно спросил Джозеф. — Завтра ты придешь в норму. Но если все-таки помрешь, то будешь очень мило смотреться между мистером Гримасой и мистером Зевком, с вьюнком в волосах. — Джозеф от души расхохотался.
Наступило молчание. Мари недвижно лежала в темноте.
— А ты разве не считаешь, что будешь очень мило выглядеть? — со смехом спросил Джозеф из-за двери.
Лежа в темноте, Мари не отозвалась.
— Правда не считаешь?
Кто-то, чуть слышно ступая, прошел по площади, шаги замерли.
— Ну и как? — спросил Джозеф, продолжая чистить зубы.
Мари лежала в постели, недвижно уставившись в потолок; грудь у нее вздымалась и опадала все чаще и чаще, воздух входил и выходил, втягивался через ноздри и улетучивался, из закушенных губ вытекала тоненькая струйка крови. Глаза у Мари были широко распахнуты, руки вслепую стискивали простыню.
— Ну и как? — снова поинтересовался Джозеф из-за двери.
Мари молчала.
— Еще как мило, — ответил Джозеф сам себе. — Милей некуда, — пробормотал он, с шумом пустив струю воды. Он прополоскал рот. — Еще как мило.
С кровати не донеслось ни звука.
— Женщины такие забавные, — обратился Джозеф к своему отражению в зеркале.
Мари лежала недвижно.
— Еще как мило, — повторил Джозеф. Он громко прополоскал горло каким-то антисептиком и сплюнул его в раковину. — Завтра ты придешь в норму.
